#tkh_archive
А давайте отменим нафиг троп «бессмертный отшельник презирает весь род людской».
Ну вот эти все вампиры, горцы, бессмертные воители и прочая. Их всех принято рисовать заносчивыми снобами, для которых люди – это даже не скот, это что-то настолько малозначительное, неприятное и удручающее, что даже секунды царственного внимания на это тратить – преступление.
Пусть и секунд этих бесконечное количество.
Логика там следующая: я жил несколько столетий, я насмотрелся на людскую алчность, мелочность и трусость, с меня довольно, меня от вас тошнит, унесите.
«Чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак» и все в этом духе.
А между тем, реальность показывает обратное. Чем старше человек, тем более он терпим и тем больше прощает. Старики, которым посчастливилось сохранить разум, как правило, отличаются добротой, заботой и умилением ко всему живому.
Жванецкий где-то говорил, что по молодости писал умно, в зрелости – смешно, а к старости, наконец, стал писать нежно.
Старики – они про накормить, обогреть, пожалеть и все простить. Принять любым. Они всё на свете видели, всё про всех знают. Поэтому никого не осуждают.
Они понимают, что всё пройдет, они понимают, что пока не прошло – в это не поверить, они знают, что уговаривать бесполезно. Они как никто умеют ждать. Поэтому даже самого неправого они готовы дождаться. Подрастет. Одумается. Поймет. Покается. И придет. Вот тогда и поговорим. Хотя что уж тогда говорить, лучше чаю сядем попьём, я ж знал, что оно так будет, но свою голову-то не прикрутишь. На, лучше, пирожка поешь. Вкусные. С капусткой.
Мизантропическая ненависть – это скорее история про тридцатилетних, а не про трехсотлетних. Только осатаневший чувак среднего возраста, переживающий один кризис за другим, все еще подтачиваемый иллюзией того, что от него зависит все на свете, но при этом все еще не имеющий ресурсов для того, чтобы хотя бы свою жизнь собрать во что-то приемлемое, только он может так искренне и самозабвенно ненавидеть вообще всех вокруг. Поверьте мне, я сама такой чувак среднего возраста и если бы мне разрешили вгрызаться в глотки случайным прохожим темными ночами, то я занималась бы этим, а не йогой. По вторникам и четвергам. И можно выкинуть все эти дебильные лосины.
Так-то людям хватает лет шестидесяти для того, чтобы понять, что все хуйня, кроме пчел, и, наконец, полюбить и принять и мир, и людей, и себя внутри всего этого. Представляете, что с нами было бы лет так за четыреста?
Если уж писать достоверного вампира, то в бледные руки ему нужно дать не бокал с вином, а спицы и длинную, как вся его вампирья жизнь, шерстяную нитку. Ну потому что в замке холодно, мелкая моторика умиротворяет, а за столетия любой порок — хоть пьянство, хоть разврат — надоедают до отвращения.
Я думаю, они бы бесконечно занимались тем, что подделывали документы, чтобы усыновлять приемышей. И заниматься с ними не кровавыми мессами, а математикой.
Потому что бухло из столетья в столетье одно и то же, наркотики вызывают толерантность, которая в твоем случае смертью закончиться не может, деньги ничего по-настоящему интересного купить не могут, большая политика в ситуации, когда ты живёшь тысячелетия, а они правят лет по двадцать, становится муравьиной фермой. Разврат? Тут сорокалетние бабники выть начинают, что все одинаковые и хрен их отличишь уже после третьего десятка, а человеку недавно шестьсот двадцать исполнилось – ну что ему может быть ново под луной?
А дети – они всегда, засранцы, разные. И тысячелетиями знают способы и до белого каления довести, и слезы умиления выдавить.
И потом – они ж вырастают. И каждый раз во что-то совершенно непредсказуемое.
- Так, Джонатан, ты солнцезащитный крем взял?
- Ну Лестааааат…
- Я восемьсот лет уже как Лестат, крем, говорю, взял?
- Да ладно тебе, кто из нас вампир, ты или я?
- Я. И именно поэтому точно знаю, как на вас, смертных, действует солнце. Ты меланому хочешь заработать, бестолочь?
Еще мне хорошо представляется бессмертный, ковыряющийся в цветочках или выращивающий овощи. Занимающийся нехитрым творчеством или ремесленничеством. Ни в коем случае не искусством, искусство – оно про страсти, сомнения, оно про вынуть душу, растолочь в порошок, чтобы потом смешать с акрилом и писать всем этим по холсту. Насколько я понимаю, страстей уже к пятидесяти не хочется, а если вам пятьсот — кажется, из изобразительного творчества у вас остался только декупаж и резьба по ложкам.
Кажется, не надоедает чтение. Правда с возрастом все меньше хочется нового и все больше – перечитывать. За достаточно длительный срок таким образом можно выучить любимые книги наизусть. И окончательно перейти на кроссворды.
Опыт больших учёных показывает, что с азартом и горящими глазами можно десятилетиями заниматься наукой. Было бы интересно проверить, а можно так же, но столетиями? Но в любом случае, академический путь – он не для всех, а в вампиры, суда по романам, берут вообще кого попало.
А вот если ты, например, бессмертный, но дурак. Тебе куда от себя деваться? Доброта она же тоже в каком-то роде производное от ума. А тут – грешить неинтересно, интеллектуальные развлечения – непонятно, доброта не доступна, страха, как мотиватора, и того нет – чего бояться, если ты вообще всё и всех переживешь, зубной боли, разве что?
Есть теория, что образ вампиров – это страх условной челяди перед условными аристократами и их искаженный портрет. Тогда как страх аристократов перед челядью выражается в историях про зомби, но это другой разговор.
Так вот. Мне кажется, чтобы получить максимально точный портрет бессмертного (ну или хотя бы очень долго живущего) существа, нужно докручивать образ не богатого и презрительного бездельника, а того, кто и правда прожил долгую жизнь: бабушки, которая уток кормит в парке, или дедульки, что мастерит из спичек домик. Вот такими будут познавшие все и вся могущественные существа. Тихими, умилительными и занятыми в основном собой и теми, о ком можно позаботиться.
Потому что все остальное – полная хуйня. Особенно пчелы.
